Человек будущего

The Sea of FaithWas once, too, at the full, and round earth's shoreLay like the folds of a bright girdle furl'd.But now I only hearIts melancholy, long, withdrawing roar,Retreating, to the breathOf the night-wind, down the vast edges drearAnd naked shingles of the world. Ah, love, let us be trueTo one another! for the world, which seemsTo lie before us like a land of dreams,So various, so beautiful, so new,Hath really neither joy, nor love, nor light,Nor certitude, nor peace, nor help for pain;And we are here as on a darkling plainSwept with confused alarms of struggle and flight,Where ignorant armies clash by night. Matthew Arnold, Dover Beach[1] ЧАСТЬ ПЕРВАЯ I У всяк

III Думаю, что пора мне начать рассказ о директоре, совершенно замечательном человеке.Иван Петрович, по специальности тоже историк, закончил педагогический институт в областном центре уже после войны, на которую ушёл шестнадцатилетним мальчишкой. Перед своим директорством он около двадцати лет проработал простым учителем в какой-то крохотной деревенской школе, причём, по острой нехватке других педагогов и большой «текучке» (всякий молодой специалист, присланный из города, сбегал через два-три месяца), учил буквально всем дисциплинам, стоявшим в табеле. Благоев мог бы стать профессиональным военным: демобилизовался он в чине капитана, имел боевые награды. Если Иван Петрович выбрал для себя школу, как дело более хлопотное и, думаю, менее денежное, то это потому, что любил детей. Более того, он имел что-то, что можно назвать врождённым чувством ребёнка, или, если хотите, врождённой тягой к педагогике, и речь здесь не идёт, конечно, о банальной с

V После памятного обсуждения «Каменного гостя» во мне созрело неожиданное решение стать в следующем году пионервожатым.Я отнюдь не был пионерским активистом или преданным адептом советской идеологии! Школа-школой, но уже в четырнадцать лет растущий человек мог заметить досадные изъяны и перекосы советского строя, осознать существование двойной морали и задуматься о причинах её появления. Тогда почему же? Потому, что Иван Петрович, после опыта тесной работы с ним, вызвал у меня новое чувство особого уважения и симпатии, благодарности и преданности, и одновременно я впервые ощутил, что власть и влияние его не безграничны, что при этом школа удерживается на пути разумности, человечности и справедливости не столько силой советской педагогики и идеологии, сколько силой его личной харизмы и неустанного попечения, что, ослабей эта сила, здание человеческих отношений, удобства житья в котором мы перестали замечать, как воздух, начнёт рушиться, и нам

VII Жизнь в стране и моей семье, меж тем, шла своим чередом. Фундамент великой империи дал трещину, сухие сообщения ЦК КПСС [Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза] сменились энергичными теледебатами Верховного съезда СССР в прямом эфире. Г л а с н о с т ь  (политика открытой критики недостатков советского строя с целью его совершенствования) из популярной идеи стала почти бранным словом; имя Горбачёва иронично и уже почти озлόбленно склонялось на все лады, как депутатами Верховного съезда, так и простыми людьми в магазинной очереди. Я же симпатизировал этому внешне столь наивному и комичному, а внутри глубоко порядочному человеку, время которого, увы, истекало, как и время державы, во главе которой он оказался волей судеб. Уже мелькал в телевизоре молодой Ельцин, вызывающий бурный восторг у аудитории — а мне этот демагог, неразборчивый в средствах, почему-то был неприятен, и пусть меня за эту неприязнь великодушно простят чита

IX С нового полугодия Света поступила в мой класс и, понятное дело, сразу привлекла к себе общее внимание. Кстати, она пришла под своей фамилией: Ростова. Конечно, на селе всем про всех быстро становится известно, но Елена Сергеевна уверяла каждого, что она отцу — дальняя родственница, седьмая вода на киселе («И батрачка!» — добавляла с ожесточением), поэтому о том, что Света — мне сестра, никто и не догадывался. Филька Приходько пытался было ухаживать за ней, скорее, не столько ухаживать, сколько насмешничать откровенными предложениями и намёками, как часто бывает (слыша это, я внутренне подбирался и стискивал зубы, думая: а вот возьму тебя за шиворот, поганец…), но Света сама, без моей помощи, его «отбрила», во всеуслышание высказав всё, что думает об его, Филькином, ухаживании, смотря в глаза ему своим прямым, гневным взглядом, так что оставалось Фильке только сконфуженно пробормотать извинения и ретироваться.