– Спокойной ноченьки, барыня, – Ксюша, сенная девка, притворила дверь в покои молодой графини Алены.
Хозяйке Дома часто снились кошмары, так что дверь в спальню не запирали, а на ночном столике всегда горела свеча. Ксюша спала на коврике за дверями и была обязана менять ее каждые два часа, а если слышала крики, ей вменялось в обязанность немедля звать врача.
Алена закрыла глаза, чуть поерзала, устроилась поудобнее и прислушалась. Какая-то странная, звонкая тишина. Каждая капля, упавшая в никуда, возвращала звенящее эхо. Капля? Не сон ли это? Алена на цыпочках кралась по еле выступавшему бордюру вдоль незнакомой стены – везде вода, девушка боялась оступиться. Где она? Карцер в подвале? Алена знала это место только по слухам и рассказам тех, кто был наказан Камышихой. Но вдруг из мрака бесшумно выступила фигура, невысокая, знакомая, покрытая монашеским балахоном. «Папенька?» Тот не ответил, но протянул ей руку. Зовет, манит девушку к себе. Ступает по воде, будто нет в ней глубины. Алена боялась отца, хоть и умершего. Противиться не решалась. Наконец, ступила в воду и… действительно неглубоко. Сделала несколько шагов к ночному гостю, но вдруг оказалась на поверхности льда. Замерла, посмотрела под ноги. Еще шаг, но лед становился невыносимо холодным – до такой степени, что войлочные подметки тапочек прилипли к нему. Алена обратила вопросительный взгляд к «монаху». Из-под капюшона виднелись острый подбородок и полные губы. Мертвенно-белые незрячие глаза, казалось, впились в самую душу девушки.
– Кто вы?! – вскрикнула Алена, но не успела сделать и шагу назад. Лед расплавился под ногами, словно масло под струей горячей воды, и она начала проваливаться, тщетно пытаясь ухватиться за тающую кромку льда. Страх сжал горло под самым языком. Она лишь открыла рот, чтобы крикнуть и… проснулась… вспотевшая…вскочила с постели. Зябко. Свеча потухла. Темно.
– Ксюшка! – позвала Алена.
Никто не отвечал. Девка, видимо, крепко заснула, хотя коврик из конного волоса, грубый и шершавый, специально был изготовлен для того, чтобы та не могла уйти в слишком глубокий сон. Пришлось пройти к дверям. На ощупь. Босиком. Какой холодный пол. Разве перед ее кроватью не должна лежать шкура медведя? Шкаф. Столик с бронзовым купидоном. Вот и дверь. Нащупала ручку, нажала. Дверь поддалась, девушка облегченно вздохнула и уже собралась было позвать Ксюшу, но дверь сама резко распахнулась. Алена лицом к лицу столкнулась со своим ночным кошмаром. Жутким монахом. Тот, казалось, парил в воздухе, возвышаясь над ней. Слепой взгляд. Молчание.
Вопль ужаса разбудил второй этаж замка. Свет ночных ламп, голоса… тени разбуженных слуг и родственников заметались вокруг теряющей сознание Алены.
– Господи милосердный! – приближался хриплый голос Ксюши. – Неужто барыня опять во сне ходила?
Алена открыла глаза. Она стояла посреди коридора в ночной сорочке. Ксюша уже накидывала на ее плечи шерстяной шлафор.
– Доктора зовите! – дрожащим голосом говорила служанка приближающимся слугам. – У барыни сызнова кровь носом идет…
– Что случилось? – девушка чувствовала слабость. – Почему я здесь?
В сени вбежала ее двоюродная бабка Авдотья Прохоровна, две сенные девки и ночной сторож Антипыч. В глазах поплыло. Графиня снова ушла в небытие страшных сновидений.
С окончанием утреннего туалета слегка порозовевшая Алена полулежала на турецкой софе в будуаре. Домашняя челядь толкалась за дверями. С ней был только один человек, не считая наставницы графини – мадам Бэттфилд, англичанки. В проеме двери возник его изящный силуэт. Это был бывший воспитанник пансиона, а ныне учитель искусств и рисования Яков Оркхеим. – Что случилось? – спросил он, встав над графиней за софой. – Ах, Якушенок, опять мне видение с папенькой было. – Право же, Алена Венедиктовна, то всего лишь плохие сны. Развейтесь, забудьте, – фыркнул Оркхеим и поцеловал ее круглое плечико. – Между прочим, прошлой ночью прибыл наш бурмистр, его сиятельство маркиз де Конн. Наконец-то нам представится случай увидеть того, кто в действительности управляет делами князя. – Значит, нас познакомят в обед, – слегка качнула головой Алена. – Интересно, что он из себя представляет? – Одни говорят, маркиз весьма властный и даже жестокий человек, другие восхв
Маркиз де Конн готовился к встрече в кабинете князя Камышева. На втором этаже замка. Сам хозяин Дома еще не явился, предоставив маркизу свободное время для размышления и обозрения помещения. Гость прислушивался к движению в замке, чему немало способствовал встроенный в стену малахитовый камин. Все голоса, как щебетание, доносились с чердачных помещений, где обитала прислуга. Болтливые горничные рассуждали о том, во что обойдется стол Алениного салона и какие продукты следует припасти на следующую неделю… Наконец, со стороны библиотеки раздалось шарканье, кашель и недовольный голос хозяина: – Я просил принести завтрак в кабинет на двоих! У меня гость! Дверь распахнулась, в низкой арке появился князь Камышев. За его спиной уже суетился дворецкий, подгонявший слуг. Сам светлейший, как уже упоминалось, был человеком весьма занятным, довольно высоким, толстым, очень забывчивым и сонным. Ко всему тому, что о нем уже было известно, добавилась еще одна деталь: де Кон
Октябрьский полдень угрюмо прятался за серыми тучами и, несмотря на настежь открытые гардины и трещавший веселым огнем камин, в приемном кабинете маркиза было довольно сумрачно. Личный секретарь князя Камышева господин Бугров вытянулся в струнку перед де Конном. Он неподвижно сидел на особом стуле для бритья. Вокруг него суетился очень небольшого роста молодой человек, личный брадобрей Доминик. – У нас мало времени, – сказал де Конн, глянув на Бугрова. – Рапорты от приказчиков по содержанию конюшен и всего перевозочного состава, от карет до дрожек, я ожидаю к концу этой недели. Счета приходов и расходов за последние два года с наших мануфактур и отчет по закупкам материалов и сырья – послезавтра. Схемы деревень, ведомости об оброчных недоимках, падеже скота и прочих потерях жду к следующему понедельнику. – Но, ваше сиятельство, сроки уж дюже малые… – робко начал секретарь. – А вы поднатужьтесь, уважаемый, – холодно отрезал бурмистр. – Мне понадобятся послужны
Детинец, или приют малюток, располагался за домашней церковью Дома, рядом с банями и лазаретом. – Давно вы здесь проживаете? Этот вопрос Шарапа обратил к розовощекой, чуть полненькой цветущей девушке, прозванной Марфой, кормившей грудью рыжего мальца. Кормилиц в детинце, где содержали только малюток, было всего три, так что найти рыжего малыша было делом легким. – Кормилицей? – спросила она, одной рукой удерживая кормящегося, другой покачивая люльку с другой малюткой. – Первый раз. Муж мой у Рущука погиб, так я вонна здеся пристроилась пока кормилицей, заодно и воду с озера в Дом ношу. – Мальчик? – Шарапа кивнул на рыжую голову и улыбнулся. – Не слишком ли большой для кормления грудью? – Что вы, мужики, в том понимаете? – насупилась Марфа. – Молозивом я кормлю его, не молоком. Моей тоже уж больше года, а все к груди прикладываю. – Ах, верно, – как можно тише сказал Шарапа, – не болел чтобы. Так? – Ну, шо-то вроде того.
Обед в Доме князя Камышева был необычным. Во-первых, он проходил не в столовой, а в большой зале для танцев. Во-вторых, в нем участвовали новые лица. На них-то и было сведено все внимание владык Дома и их друзей. Первым из приглашенных к обеду явился маркиз де Конн. Гость был необычен, этим и привлекателен. По выправке человек значительного положения, чья шея привыкла к высокому воротнику. Возраст не определить, так как неподвижное лицо его не отягощалось морщинами. Широк, подтянут, жилист и силен. От рождения смуглое лицо, челюсть широкая, со слегка выступающей нижней губой, переходившей в почти квадратный подбородок. На этом прочном основании возвышался высокий широкий лоб, переливающийся в прямой нос. Под изогнутыми густыми бровями – черные глаза, но со столь странным зеленоватым отсветом, что казались цепкими и неземными. Он выглядел бы грозным и жестким, если бы не губы – небольшие, но полные и ярко очерченные. Благодаря выдающемуся подбородку с глубокой ямкой сластолюб
Утром следующего дня дворецкий Бакхманн был приглашен на завтрак к господину бурмистру. Прием был и дружественный, и деловой одновременно. За столом им компанию составляла юная девушка, большеглазая, смуглая и восхитительная. То ли гречанка, то ли итальянка. Наложницу маркиза звали Мариам. Стройная, даже хрупкая, но богато одетая, она изредка поднимала глаза на своего господина, когда ее просили выбрать блюдо. Она будто спрашивала его разрешения ответить, не произнеся от себя ни слова на протяжении всего завтрака. Вдоль стола возвышалась стена из пяти лакеев и еще двух гайдуков маркиза, Кабезы и Барыги. Все прибыли прошлой ночью. Такие же огромные и безмолвные, как Шарапа, они внушали щемящую тоску сердцу Бакхманна, подобную той, что испытывает безнадежно заблудившийся в дремучем лесу ребенок. Хотя личный секретарь маркиза Охос и брадобрей Доминик приятно разбавляли это впечатление своим тщедушным видом. Краснолицый, грузный, уже вспотевший дворецкий, рассеянно покач
Кабеза, один из старейших гайдуков маркиза и телохранитель его наложницы, принимать ванны не любил. Он предпочитал купание пусть и в холодной воде, но в большом водоеме. Именно таковой он и нашел в нескольких верстах от Дома. Озерцо. Чисто, безлюдно. Воскресный день. Морозец. Кабеза был гол и счастлив, по грудь погруженный в студеную воду. Огромный, с рыжей копной вьющийся волос на крупной голове, он действительно олицетворял свое прозвище. Напевая «чипи-бубс» и вздрагивая всем телом, покрытым сотней веселых веснушек, он помыл голову и принялся за тело. Потер под мышками так, что аж передернулся, заулыбался, фыркнул, принялся обтирать плечи. И вдруг – звук. Будто ведро упало. Кто-то был на берегу – там, где его одежда. Он немедленно обернулся, думая только о том, что сейчас станет предметом какого-нибудь детского розыгрыша. Но нет. На берегу стояла женщина лет тридцати, не более. Круглолицая, полногрудая, с коромыслом и двумя ведрами. – Так вы здесь воду набираете? –
Вечером того же дня господин Тавельн, уставший после докладов на приеме у графини Алены, наконец распростерся в постели. Он опускался в нежную дрему, в свои мечты и сновидения. Ему всегда хотелось видеть себя, хотя бы во сне, на приеме у самого императора в качестве персоны, чрезвычайно почитаемой, влиятельной и незаменимой. Чудодейство сна могло приподнять его в росте и расширить в плечах. А платья! Золотом расшитые, осыпанные алмазами… Там, в приемной самого императора, он держит шляпу по форме и готовится к приему. – Его величество просит вас к себе, ваше многосиятельство! – открывая перед юношей дверь, смиренно кланяется придворный лакей. Из залитого светом зала его окатывают звуки восторга и комплиментов: «Это же его великородие, всеблагословенный государь Тавельн!» А дамы шепчут, восхищенно приподнимаясь на носочках: «Дайте нам на него взглянуть!» И все толпятся, и кланяются, и таращатся… А он сжимает шляпу в руках и делает шаг в ослепительное зарево ты