Детинец, или приют малюток, располагался за домашней церковью Дома, рядом с банями и лазаретом.
– Давно вы здесь проживаете?
Этот вопрос Шарапа обратил к розовощекой, чуть полненькой цветущей девушке, прозванной Марфой, кормившей грудью рыжего мальца. Кормилиц в детинце, где содержали только малюток, было всего три, так что найти рыжего малыша было делом легким.
– Кормилицей? – спросила она, одной рукой удерживая кормящегося, другой покачивая люльку с другой малюткой. – Первый раз. Муж мой у Рущука погиб, так я вонна здеся пристроилась пока кормилицей, заодно и воду с озера в Дом ношу.
– Мальчик? – Шарапа кивнул на рыжую голову и улыбнулся. – Не слишком ли большой для кормления грудью?
– Что вы, мужики, в том понимаете? – насупилась Марфа. – Молозивом я кормлю его, не молоком. Моей тоже уж больше года, а все к груди прикладываю.
– Ах, верно, – как можно тише сказал Шарапа, – не болел чтобы. Так?
– Ну, шо-то вроде того.
– А долго ли вы кормите его? – спросил Шарапа, не отрывая взгляда от младенческих губ, впившихся в пышную грудь.
– С неделю, – ответила та, задумалась и утвердительно кивнула головой. – Да. Осьмой день нынча. Подкидыш он. Но семейства, видно, знатного. С деньгами явился и перстнем фамильным. Мы ему вон на шейку повесили…
– Взглянуть можно?
Кормилица вытянула из-под рубашечки ребенка пеньковую веревочку, на конце которой болтался серебряный перстень с тонкой червленой резьбой, увенчанный камнем насыщенного зеленого цвета. По ободу перстня извивался дракон, хватающий себя за хвост.
– Смарагд никак чистейший, – сказала женщина. – Перстень-то старый, родовой: вон, смотрите, трещинки на камне и даже шо-то начертано на изворотной стороне. Ух, интересно посмотреть на папашу его!
– Это почему?
– Так рыжий ведь!
Оба рассмеялись.
– А кто проверяет принадлежность ребенка к роду? – поинтересовался Шарапа.
– Да никто! Раз родители себя называть не желают, то и здесь никому интереса нет. Кто ж проверять будет? – она кивнула на кроватку рыжего постояльца. – Перстень при нем остается, к нему еще и номерок из реестра выдается. На случай переезда или ежели погибнет.
– Погибнет?
– Бывает, погибают, – Марфа смущенно улыбнулась. – Врача нашего Петра Георгиевича во всяких младенческих смертях обвиняют, мол, он-де младенцев в своей лаборатории на жир вытапливает.
– Это зачем?
– Ну как зачем? Для мазей шабашных, – кормилица засмеялась, обнажив крепкие белые зубы. – Он со всякими ядами мази готовит: то для кожных болезней, то для ревматизму. Ну, ясное дело, все нападки на него. А еще утверждают, что живет у него в одной из склянок бес, который помогает излечивать труднобольных.
– Темная слава у вашего доктора, – улыбнулся Шарапа.
– Трудно ему здесь. Порой ночами не спит. Нам его окна отсюдова видны. Все читает и читает.
Шарапа оскалился как можно более дружелюбно, едва сдерживая радость от найденного перстня хозяина. Ох, дотянется он до того рыжего карабинера с большой дороги!
Обед в Доме князя Камышева был необычным. Во-первых, он проходил не в столовой, а в большой зале для танцев. Во-вторых, в нем участвовали новые лица. На них-то и было сведено все внимание владык Дома и их друзей. Первым из приглашенных к обеду явился маркиз де Конн. Гость был необычен, этим и привлекателен. По выправке человек значительного положения, чья шея привыкла к высокому воротнику. Возраст не определить, так как неподвижное лицо его не отягощалось морщинами. Широк, подтянут, жилист и силен. От рождения смуглое лицо, челюсть широкая, со слегка выступающей нижней губой, переходившей в почти квадратный подбородок. На этом прочном основании возвышался высокий широкий лоб, переливающийся в прямой нос. Под изогнутыми густыми бровями – черные глаза, но со столь странным зеленоватым отсветом, что казались цепкими и неземными. Он выглядел бы грозным и жестким, если бы не губы – небольшие, но полные и ярко очерченные. Благодаря выдающемуся подбородку с глубокой ямкой сластолюб
Утром следующего дня дворецкий Бакхманн был приглашен на завтрак к господину бурмистру. Прием был и дружественный, и деловой одновременно. За столом им компанию составляла юная девушка, большеглазая, смуглая и восхитительная. То ли гречанка, то ли итальянка. Наложницу маркиза звали Мариам. Стройная, даже хрупкая, но богато одетая, она изредка поднимала глаза на своего господина, когда ее просили выбрать блюдо. Она будто спрашивала его разрешения ответить, не произнеся от себя ни слова на протяжении всего завтрака. Вдоль стола возвышалась стена из пяти лакеев и еще двух гайдуков маркиза, Кабезы и Барыги. Все прибыли прошлой ночью. Такие же огромные и безмолвные, как Шарапа, они внушали щемящую тоску сердцу Бакхманна, подобную той, что испытывает безнадежно заблудившийся в дремучем лесу ребенок. Хотя личный секретарь маркиза Охос и брадобрей Доминик приятно разбавляли это впечатление своим тщедушным видом. Краснолицый, грузный, уже вспотевший дворецкий, рассеянно покач
Кабеза, один из старейших гайдуков маркиза и телохранитель его наложницы, принимать ванны не любил. Он предпочитал купание пусть и в холодной воде, но в большом водоеме. Именно таковой он и нашел в нескольких верстах от Дома. Озерцо. Чисто, безлюдно. Воскресный день. Морозец. Кабеза был гол и счастлив, по грудь погруженный в студеную воду. Огромный, с рыжей копной вьющийся волос на крупной голове, он действительно олицетворял свое прозвище. Напевая «чипи-бубс» и вздрагивая всем телом, покрытым сотней веселых веснушек, он помыл голову и принялся за тело. Потер под мышками так, что аж передернулся, заулыбался, фыркнул, принялся обтирать плечи. И вдруг – звук. Будто ведро упало. Кто-то был на берегу – там, где его одежда. Он немедленно обернулся, думая только о том, что сейчас станет предметом какого-нибудь детского розыгрыша. Но нет. На берегу стояла женщина лет тридцати, не более. Круглолицая, полногрудая, с коромыслом и двумя ведрами. – Так вы здесь воду набираете? –
Вечером того же дня господин Тавельн, уставший после докладов на приеме у графини Алены, наконец распростерся в постели. Он опускался в нежную дрему, в свои мечты и сновидения. Ему всегда хотелось видеть себя, хотя бы во сне, на приеме у самого императора в качестве персоны, чрезвычайно почитаемой, влиятельной и незаменимой. Чудодейство сна могло приподнять его в росте и расширить в плечах. А платья! Золотом расшитые, осыпанные алмазами… Там, в приемной самого императора, он держит шляпу по форме и готовится к приему. – Его величество просит вас к себе, ваше многосиятельство! – открывая перед юношей дверь, смиренно кланяется придворный лакей. Из залитого светом зала его окатывают звуки восторга и комплиментов: «Это же его великородие, всеблагословенный государь Тавельн!» А дамы шепчут, восхищенно приподнимаясь на носочках: «Дайте нам на него взглянуть!» И все толпятся, и кланяются, и таращатся… А он сжимает шляпу в руках и делает шаг в ослепительное зарево ты
Господин Бакхманн согбенно склонялся над раскладывающей пасьянс княгиней Камышевой. – Приказчики наши, ваша светлость, беспокоятся насчет бурмистершки, – бормотал он. – Что там с ним супротивного? – лениво протянула та. – Говорят, он развель изрядьно бурную деятельность в исследовании волчьих нападений. Завтра с утрась едет по деревням с тем молодым прилипалой Брехтовым. – Ах, бестия! Она отпила чаю. Поморщилась. – Макарка, чаек-то остыл, дурак! Подь сюды, по морде дам! – новость о преувеличенном интересе маркиза к делу о волках сильно расстроила барыню. – Сейчас же пошлите доверенных мужиков. Пущай его припугнут. Но так, не очень! Нервишки встряхните, шоб охоту по деревням бегать отбить, и усе. – Понял, ваша светлость, – Бакхманн еще более согнулся. – Мои людишки им тють же займутси. Он быстренько выскочил за дверь под звук звонкой затрещины, которые так любила раздавать своим лакеям Камышиха. Сл
Перу, 1792 год – Ты уверен, что желаешь этого, Путник? – шаман приблизился к обуреваемому гневом юноше. – Ты прибыл сюда, чтобы призвать великие силы ради мести. Но они могут овладеть и тобой, если ты потеряешь над собой власть. Маркиз де Конн тяжелым взглядом обвел стоящих вокруг него людей, облаченных в маски. Беседа с ними внушала ему ярость предков, возбуждала жар крови и жажду кровной мести. – Я, потомок клана Ульфаст, муж дочери семьи де Сварро, – произнес юноша, – призываю вас в свидетели моей молитвы о мести. Шаман разжег сигару над костром. Он единственный был без маски. Острые широкие скулы, проницательный взгляд, крепкое телосложение и гладкая цвета бронзы кожа, возраст которой невозможно определить. Он был безумно красив, словно цыган или… древнегреческий полубог. – Я знаю тебя, – произнес шаман, – ты – маркиз де Конн… Твоей матерью была девушка из нашего народа… «людей над облаками»… прекрасная Ануи, наложница герцо
– Какое бесчинство! – кудахтали сельчанки навстречу старосте деревни Лупки. – Уже средь бела дня в могилах роютси! Семен Хрунов возвращался из церкви, когда на все охочие девки раскричались о странного вида незнакомце, копающемся опосля полудня на могилах. – Че орете?!! – прикрикнул на них староста. – Курицы! Идите до дому, не смущайте народ… А сам рысью помчался на кладбище. Что-то неладное было в этих новостях, что-то тревожное. Для самого старосты. Он пересек овражек по двум перекинутым бревнышкам. Чуть со спешки не опрокинулся. Ну да не впервой! Грязь и бездорожье, пора ненастная, осеняя, глухая. Вот и спины гробокопателей. Над ними стоит человек в одежде барской, богатой… – Ну-ка стойте! – крикнул староста, но уже помягче. Человек обернулся. Лицо темное, волос смоляной, глаза черные и будто бесовской зеленью сверкнули. – Шой-то вы здеся сябе позволяете?.. – не успокаивался Семен, приближаясь, хотя ноги у самого как-то начали подка
Перу, 1792 год Демон Абдшу явился к маркизу словно во сне. Они беседовали целую вечность, и вдруг Кунтур черной птицей сел на саркофаг, выбил отверстие в идоле и сорвал перевязь с глаз юноши. Неизвестно, сколько он пробыл там, в скальном ущелье, но к моменту, когда он встретил первую населенную деревню, его лицо покрывала растрепанная борода, а на глаза спадали густые спутанные волосы. Люди той деревушки, знающие о мертвом городе в горах над их равниной, бросились в стороны при виде возникшего в деревьях незнакомца в рваной одежде. Более двухсот лет назад инки вырезали все население города-призрака. Ныне там жили только шаманы и демоны! «Чунте!» – пронеслось над деревней. Старики замерли, дети спрятались, женщины замолкли. Вождь племени встал навстречу. Маркиз вступил в центр селения. В деревушке воцарилось молчание, благодаря которому де Конн услышал легкие стоны. Ребенок? Вождь указал на одно из жилищ, дощатую крышу на столбах. Что-то случило