Часть 1 - Глава 8

8

Иные мои пациентки большого прогресса, увы, не достигли.

Неврозы двух других женщин, Ларисы и Ирины, поддавались воздействию с переменным успехом, по принципу «два шага вперёд и полтора назад». Сейчас я вижу причину не в недостатке грамотной терапии. Причина заключалась, пожалуй, в отсутствии у них обеих воли к подлинному излечению, вопреки которой ни врач, ни сам Господь Бог не способен исцелить человека.

Лариса попала в клинику после долгих лет жизни с мужем, который отличался какой-то болезненной, ненормальной жестокостью, это вместе с необходимостью воспитывать дочь, притворяясь, будто в семье всё в порядке, и неустанно изображать перед родственниками счастливую мать и жену, и привело к неврозу.

Ирина оказалась у нас после двадцати лет тяжелейшей руководящей работы на износ, и это на фоне совершенно бесхарактерного и вполне равнодушного мужа, который притом требовал от неё внимания и заботы о себе лично, заботы о детях, выполнения стандартных женских обязанностей. Последней каплей стала для Ирины любовница мужа, которую тот  о с м е л и л с я, как она выразилась, завести.

За несколько месяцев терапии обе женщины, кажется, совершенно расстались с депрессией (из глубин которой не выплывали вначале неделями), прибавили (на инсулине) аппетиту, нагуляли пару лишних килограммов и совершенно освоились в отделении. В свободное время они или смотрели телевизор, реагируя на происходящее как обычные немолодые тётки (только, пожалуй, слишком шумно), или шатались по коридору; во время трудовой терапии в мастерских работали споро и перебрасывались вольными шуточками и между собой, и с мастером; иногда бранились, визгливо, громко, истерично: одна эта истеричность и показывала на то, что у обеих до сих пор расшатаны нервы. Но так ли уж мало людей, у которых расшатаны нервы? И причина ли это проводить день за днём в клинике? Характерно, что женщины общались только между собой, несмотря на стычки, а на остальных пациентов смотрели высокомерно, как на душевнобольных.

Проблемы начинались, едва мне стоило начать говорить с ними о выписке. Тут же, откуда ни возьмись, воскресали все симптомы тяжёлого невроза: апатия, аутизм, слёзы, даже агрессия. Не думаю, что это было чистым актёрством с их стороны, скорее, таким актёрством, когда сам актёр искренне верит себе.

Где-то в январе 1997 года я решил, наконец, разрубить гордиев узел и во время ближайшей беседы сказал обеим женщинами напрямик, что считаю их практически здоровыми, что дальнейшая терапия не принесёт им никакой пользы.

Лариса потерялась так, что целую минуту собиралась со словами. Наконец, жалко улыбнулась.

— Доктор… Ну, откуда ж мне знать, это вам решать, вы в институте учились… Вы вот говорите, мол, я здоровая. А я вот думаю, доктор: я, когда выйду, да поживу с извергом-то моим, я долго буду здоровая?

— Чего же вы ждёте? — спросил я. — Чтобы он умер?

— Умер? — поразилась Лариса.  — Нет, как можно, тоже ведь человек… Нет: а вот, например, вляпается во что, витрину, там, разобьёт, авось и посодют… —  бесхитростно пояснила она. — Или уж самому ему надоест, что жена в дурке, сам на развод и подаст…

Разводиться просто так Лариса не хотела: боялась. Так я и не понял, чего она боялась больше: своего ли мужа или общественного осуждения. Се человек! Уже ведь угораздило её лечиться в психиатрической клинике, уже это не могло не стать поводом для бесконечных пересудов, а она всё думала о том, «что люди скажут».

Ирина повела себя иначе. Понять она меня прекрасно поняла, но предпочла сделать вид, что не понимает.

— Я больна, — заявила она угрюмо, поглядывая на меня со злобным испугом.

— А я вам говорю, что вы, фактически, здоровы.

— Я больна, я имею право на лечение, — повторила она упрямо. — Больна. Больна! Больна! — она уже кричала, это было похоже на припадок.

— Тихо!! — гаркнул я на неё. И, перегнувшись через стол, глядя прямо в её глаза, сказал нехорошую, злую вещь:

— Больна — буду лечить. Нейролептиками. Все мозги засохнут. Сейчас-то есть мозги у тебя или нет? Кончатся твои мозги. Будешь жить, как овощ. Как Клавдия Ивановна. Поняла ты меня?

Снова страх отобразился в её глазах — и на эти глаза навернулись слёзы. Мучительно для меня она залепетала:

— Не надо, доктор, пожалуйста… Простите… Не надо. Я же больная всё-таки. Больная. Не надо…

— Хорошо, хорошо, — пробормотал я тогда пристыженно. — Подумаю ещё. Поищем другие… варианты. Иди уже. Иди, ради Бога, отсюда!

Беда обеих женщин была, думается мне, не в болезни, а — как бы назвать это точнее? — в страхе перед жизнью. В страхе снова стать здоровыми, вернуться в жестокий и требовательный мир и начать принимать непростые решения: решение развестись, например, решение сменить работу. Но отсутствие мужества — отнюдь не болезнь, и способы терапии страха перед жизнью мне неизвестны. Его, мужество, воспитывают, а не лечат от его отсутствия. Но я ведь не педагог! Я всего лишь психотерапевт. И что было бы, если бы всякого человека, которому не хватает мужества, направлять в клинику? Так, глядишь, ни одна клиника мира не вместила бы всех пациентов…